Альтернативка 1898 года

[morra_winter]

Аганат
Финикийский рассказ

Женская звезда – планета Истар: она такова на закате. Мужская звезда – планета Истар: она такова при восходе.

Из текстов в библиотеке Ассурбанипала

Астарта Сидонская

 
Небесная девственница,
Богиня Астарта,
В торжестве невинности ты стоишь предо мной.
Длинная лестница,
Освещенная ярко,
А за дверью во храме смутный сумрак ночной.

Я знаю, божественная, —
Ты отблеск Ашеры,
Богини похоти и страстных ночей.
Теперь ты девственна!
Насладившись без меры,
Ты сияешь в венце непорочных лучей.
 
Утомленная условностями,
Вчера, о Астарта,
Прокляла я с восторгом твой возвышенный зов.
Я искала греховности,
Ласк леопарда,
Бессилья и дрожи бесконечных часов.
  
Но сегодня, о девственница,
Тебе, не Ашере,
Приношу на алтарь и мечты и цветы.
Освещенная лестница,
И за сумраком двери
Возвращенье к невинности... да! я – как ты. 

 

I 
Ей было имя Аганат. Она
Прекрасней всех в Сидоне. В темном взоре
Сверканье звезд ночных, а грудь бледна.
 
В дни юности она познала горе:
Ее жених, к сидонским берегам
Не возвратись, погиб безвестно в море.
 
И, девственность принесши в дар богам,
Она с тех пор жила как жрица страсти,
А плату за любовь несла во храм.
 
Чуть подымались в дали синей снасти,
Она спешила на берег, ждала,
Встречала моряков игрой запястий,
 
И, обольщенного, к себе вела,
В свой тесный дом, на башенку похожий,
Где в нижней комнате царила мгла
 
И возвышалось каменное ложе.
Никто не забывал ее ночей!
Из всех гетер платили ей дороже, —
  
Но каждый день входили гости к ней.
И от объятий в вихре наслажденья,
От тел, сплетенных, словно пара змей,
 
Означилось на камне углубленье.

 

II 
Когда бы маг, искусный в звездочтеньи,
Составил летопись судеб твоих,
Ее прочел бы он в недоуменьи. 
 
Так! – не погиб в скитаньях твой жених:
В стране далекой он томился пленным,
За годом годы, как за мигом миг.
  
Он жил рабом, отверженцем презренным,
Снося обиды, отирая кровь,
Но в сердце он остался неизменным:
 
К тебе хранил он прежнюю любовь,
Живя все годы умиленной верой,
Святой надеждой: все вернется вновь!
  
И, не забыт владычицей Ашерой,
Он наконец покинул горький плен,
Бежал, был принят греческой триерой
 
И счастливо добрался в Карфаген.
Отсюда путь на родину свободный!
И он плывет, и ждет сидонских стен,
 
Как алчет пищи много дней голодный,
И молится: «Пусть это все не сон!»
Но только берег встал над гладью водной,
 
Едва раздался с мачты крик: «Сидон!» —
Иное что-то вдруг открылось думам,
Своей мечты безумье понял он
 
 
И замер весь в предчувствии угрюмом. 

 

III
И жизнь и шум на пристани Сидона
В веселый час прихода кораблей:
И весел мерный плеск в воде зеленой,
  
Канатов скрип, и окрики людей,
И общий говор смешанных наречий...
Но горе тем, кто не нашел друзей,
 
Кто был обманут вожделенной встречей!
Для тех гетеры собрались сюда,
Прельщают взглядом, обнажили плечи.
 
Как жаждал он хоть бледного следа
Былого! – Тщетно! Что воспоминанья
Нетленно проносили сквозь года,
 
Исчезло все. Сменились очертанья
Залива; пристань разрослась с тех пор,
Столпились вкруг неведомые зданья.
 
Нигде былого не встречает взор...
Лишь моря шум твердит родные звуки,
Да есть родное в высях дальних гор.
 
«Пятнадцать лет! пятнадцать лет разлуки!
Искать друзей иль убежать назад?»
Но вдруг до плеч его коснулись руки.
 
Он смотрит: золото, браслетов ряд,
И жгучий взор под бровью слишком черной.
«Моряк, пойдем! на нынче ты мой брат!»
 
И за гетерой он идет покорный.

 

IV 
Не начато вино в больших амфорах,
Он с ней не рядом (то недобрый знак),
И мало радости в упорных взорах 
 
Глядит он молча за окно, во мрак;
Ее вопросы гаснут без ответа;
Он страшен ей, задумчивый моряк.
 
Но сознает она всю власть обета.
Рукой привычной скинут плащ. Спеши!
Она зовет тебя полураздетой.
 
Но он, – томим до глубины души, —
Садится к ней на каменное ложе,
И вот они беседуют в тиши

«Зачем меня ты позвала?» – «Прохожий,
Ты так хорош». – «Ты здешняя?» – «О да!»
«Что делала ты прежде?» – «Да все то же».
 
«Нет, прежде! Ты была ведь молода,
Быть может, ты любила...» – «Я не сказки
Рассказывать звала тебя сюда!»
 
И вдруг, вскочив, она спешит к развязке,
Зовет его. Но, потупляя взгляд,
Не внемлет он соблазнам слов и ласке.
 
Потом, глухим предчувствием объят,
Еще вопрос он задает подруге:
«А как зовут тебя?» – «Я – Аганат!»
 
И вздрогнул он и прянул прочь в испуге. 

 

V
О, велика богиня всех богинь,
Астарта светлая! ты царствуешь всевластно
Над морем, над землей, над сном пустынь.
 
Ты видишь все, все пред бессмертной ясно;
Твое желанье – всем мирам завет;
Дрожат и боги – пред тобой, прекрасной!
 
Когда свершилась эта встреча, свет
Твоей звезды затмился на мгновенье...
Но благости твоей предела нет.
 
Решила ты, – исполнено решенье.
И в тот же миг рассеялись года,
Как смутный сон исчезли поколенья,
 
Восстали вновь из праха города,
Вернулись к солнцу спавшие в могиле,
Все стало вновь как прежде, как тогда.
 
Все о недавнем, как о сне, забыли.
Был вечер. Аганат и с ней жених
Опять в лесу за городом бродили.
 
И длинный спор, как прежде, шел у них:
До свадьбы он хотел пуститься в море,
Искать богатства в городах чужих.
 
А ей была разлука эта – горе.
«Не уезжай! на что богатство нам!»
И, этот раз, он уступил ей в споре.
 
И в день, когда, отдавшись парусам,
Его корабль ушел по глади синей,
Они торжественно пошли во храм —
 
Свои обеты повторить богине. 

19 декабря 1897 – 4 октября 1898

   Эти длиннющие терцины зацепили меня  давно, лет в 13-14, и  зацепили именно сюжетом.  Я тогда в противовес наводящему тоску реализму – вершине всей мировой литературы – выискивала по крупицам все, что сейчас называется фэнтези, а n-цать лет назад не называлось никак. Ага,  «Хоббит»  - детская сказка. А Маркес – «магический реализм».  Я от него как пьяная ходила годом-двумя позже.

Брюсова-поэта я не люблю. По моему разумению (это имха, а не истина), он обладал бешеной эрудицией, безупречной техникой стихосложения и темпераментом остывшей батареи.  Просто история  Аганат оказалась первой альтернативкой - я не знала, что можно вот так. Реализм, будь он неладен,  Гораздо позже были «Сад, где ветвятся  дорожки»,  «Опасный поворот», фильмы «Осторожно, двери закрываются» и «Эффект бабочки». Но  у Брюсова дорожки не ветвятся. Там резинкой стирают бесследно линию на чертеже и проводят новую, под углом. Это уже не мой чертеж,  даже если новая линия ровнее и красивее. Вот спасибо, хорошо, положите на комод.  Доктор, я зануда?