![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
morra_winterПрошу прощения, френды, если кого не комментировала. Длинные выходные плохи тем, что в междупраздничье приходится отдуваться за все пропущенные рабочие дни разом. Но в девятое мая такой день, когда - надо. День Победы - это и мой праздник тоже. Сложись все по-другому, меня, еврейки и дочери блокадника, с хорошей вероятностью не было бы вовсе.
Но я не о том... Был такой литературовед Борис Аронович Бялик (1911-1988). Специализировался на Горьком, в мирное время писал - ну, наверное что и положено советскому горьковеду (не читаю я советское литературоведение) - а в войну, как многие литераторы, стал военным корреспондентом. Работал во фронтовой газете Северо-Западного фронта "За Родину" (позже переименована во "Фронтовую правду"), ездил куда пошлют, то есть, недалеко и опасно, писал статьи и - делал заметки для себя.
В блокнотах - фамилии звания и даты, все, что было необходимо для очередного номера газеты, что сразу шло в дело. В тетрадях - толстых общих тетрадях, исписанных крохотными, уже с трудом различимыми мною буквами - записи только для себя.(с) (Я такие же мелкие буквы и плотные строчки видела в военных письмах родных - везде - кто бы каким почерком обычно ни писал).
В тетрадях были вещи, для публикации тогда не пригодные - слишком забавные, легкомысленные, или наоборот - слишком трагические. Истории, байки, рассказы очевидцев и увиденное собственными глазами. Дурацким везением или чудом у Бялика уцелела часть его военного архива. Через двадцать лет она стала основой книги "Наедине с прошлым". Книга издавалась дважды - в 1966 году и, переработанная и дополненная, в 1968. Блокноты помогали восстановить факты, тетради - подробности. Помимо официальной редактуры, конечно работала и внутренняя самоцензура автора. Нет ни мать-перематей, ни шокирующих, "кровь-и-кишки", подробностей (без которых сейчас правда жызни - не правда жызни), ни рассказов о вещах действительно ужасающих, за гранью добра и зла. Натуралистические последствия обстрелов и бомбежек упоминаются изредка и вскользь.
Но вот что я думаю. Человеку воевавшему не надо было расписывать другим воевавшим грязищу, кровищу и т. д. Они и так все прекрасно знали, и двух-трех слов им было достаточно, чтоб восстановить в голове полную картинку.
Но люди всегда готовы слушать истории о героическом, веселом или о том, как тот, кого считали погибшим, выжил, вернулся и живет дальше. Сам автор, судя по всему, был человеком храбрым и с чувством юмора, а книга получилась - достойной. Ниже записанные Борисом Бяликом фронтовые байки. И - прошу помнить - это не факты, а фольклор!
***
Про добродетельного офицера
Энская часть, в которой служил капитан Н. (почему-то в таких историях чаще всего фигурировали капитаны и майоры - я думаю, просто потому, что они занимают промежуточное положение между самыми низкими и самыми высокими чинами), оказалась на переформировке в городе М.
В первый же вечер капитан решил пойти в кино - в нормальный кинотеатр с кассой, с незатемненным входом, с фильмами не только на военные темы (на фронте людям, выведенным на сутки из боя, показывали на экране бой, и, когда сеанс, прерванный криком "Воздух!", возобновлялся, с экрана кричали: "Воздух!"). Словом, захотелось нашему капитану хлебнуть забытой мирной жизни.
Но над кассой кинотеатра висела дощечка с надписью, которая сначала рассердила, а потом умилила капитана как одна из примет желанного мирного бытия: "Все билеты проданы". Он собирался уйти, когда к нему обратилась довольно молодая и весьма миловидная женщина:
- Я рада, что могу помочь офицеру-фронтовику. У меня как раз случайно лишний билетик...
- Муж не смог пойти? - спросил капитан.
- Муж на фронте, - ответила женщина. - Подругу оставили на заводе на вторую смену...
Капитан поблагодарил, заплатил за билет, и они, мило беседуя, посмотрели "Знак Зэро", после чего женщина попросила проводить ее до дома. Ничего предосудительного капитан в этом не увидел, как и в том, что она пригласила его на чашку кофе. Значит, хочет послушать рассказы о фронте, где сейчас сражается ее муж.
Но, приведя его в свою комнату, женщина варить кофе не стала, а быстро разделась и легла на диван, причем глаза ее спрашивали: почему он, чудак, не поступает так же?
Капитан расстегнул ремень, зажал его в правой руке (в разных вариантах этой истории он брал ремень то за пряжку, то за свободный конец, чтобы пряжка сыграла главную роль в сюжете) и стал учить женщину, приговаривая:
- Это - от меня. А это - от твоего мужа. А это - коллективно от всех мужей-фронтовиков...
И будто после этого он надел ремень и ушел.
***
Про добродетельную офицерскую жену
Когда майор Н. был направлен с каким-то заданием из действующей армии в глубокий тыл, у него возникла неожиданная возможность заскочить на несколько часов в родной город М., где осталась его молодая жена.
В М. он прибыл ночью и сразу же поспешил по знакомым с детства улицам домой. Он почти бежал и не заметил, как оказался у дверей своей квартиры.
Майор позвонил. Дверь не открывалась. Тогда он стал стучать. За дверями была полная тишина.
"Значит, у нее ночная работа", - подумал майор и, грустный, присел на ступеньки лестницы.
Вдруг он вспомнил: у него же есть ключ от квартиры, который его заставила взять с собой на фронт жена! Майор вытряхнул все из полевой сумки, - ключ оказался на самом дне, под шомполом от пистолета, бритвенным прибором и штопором. С волнением вставил майор ключ в замочную скважину и отворил двери. В то же мгновение в передней вспыхнул свет. На майора смотрела насмерть перепуганная, дрожащая в ночной рубашке жена.
- Ваня, это ты! - закричала она и повисла, рыдая у него на шее.
Нет сомнений, что майор был бы очень растроган, если бы не заметил, что на вешалке, рядом с пальто жены, висит новенькая шинель с узкими погончиками. Он снял жену с шеи и шагнул к спальне.
- Что ты, что ты, Ваня! - попыталась удержать его жена. - Ваня, ты не то подумал!..
Но он был уже в комнате. То, что он здесь увидел, лишило его последних остатков рассудительности: в постели, натянув на голову одеяло, лежал человек. Майор вытащил пистолет из кобуры.
Жена поняла, что никакие объяснения и мольбы его уже не остановят. Тогда, в том мгновенном прозрении, которое приходит в минуты смертельной опасности, она сделала единственное, что могло спасти лежащего в постели человека: сдернула с его ног одеяло.
- Ради бога, извини меня, - сказал майор, и попроси за меня извинения у подруги...
И будто бы потом подруга жены долго не хотела открыть лицо. Впрочем, этому можно поверить: знакомство началось не совсем обычно.
***
Это можно назвать сказкой.
Мальчик из Конотопа
Во время стоянки в Конотопе мы увидели на одном из товарных вагонов надпись мелом: "Конотоп - Берлин" (таких самодеятельных надписей, с разными пунктами отправления и единым конечным пунктом, теперь великое множество, от них веет близким концом войны). Громко прочитав эту надпись, офицер-артиллерист, мой случайный попутчик, сказал с непонятной мне грустью:
- Вот и добрался тот мальчик до дома...
И рассказал историю, которая могла стать сюжетом стихотворения или поэмы, а стала легендой.
В конце сорок первого года, когда дивизия, в которой воевал мой попутчик, занимала оборону под Москвой, на переднем крае поймали мальчишку. Не могло быть сомнений: он пытался перейти к немцам. На худеньком бледном лице мальчика выделялись большие черные глаза. В них нельзя было прочесть ни испуга, ни гнева, - они казались странно пустыми, эти недетские глаза.
- Ты ведь еврей, - сказал генерал. - Немцы тебя сразу прикончили бы. Зачем ты шел к ним?
- В Конотопе осталась моя мама, - ответил мальчик.
Генерал переглянулся с теми, кто привел мальчика. Все подумали одно и то же, но никто ничего не сказал. Генерал стал его уговаривать:
- Один ты до мамы не доберешься. Подожди, мы скоро начнем наступать...
Мальчик остался в дивизии. Его любили, каждый старался его приласкать. Но на все слова он отвечал одним и тем же вопросом:
- Когда же начнется наступление?
И вот оно началось. А когда дивизия, измотанная в тяжелых боях, перешла к обороне, мальчик явился к генералу и сказал:
- Вы меня обманули. Вы все меня обманывали. Вы знали, что не дойдете до Конотопа...
В ту же ночь он снова пытался перейти через передний край и снова был пойман. Потом он делал такие попытки несколько раз и вдруг куда-то исчез. Решили, что ему удалось осуществить свое намерение и в мыслях похоронили его. Но вскоре стало известно, что он объявился на соседнем участке фронта, где сосредоточились силы для нового удара по врагу. Возможно, речь шла о другом мальчике, но всем хотелось поверить, что это тот самый, и все поверили.
С тех пор, стоили возникнуть слуху о близком наступлении, как кто-нибудь говорил в подтверждение:
- Верное дело. Уже видели мальчика из Конотопа. Он зря не приходит...
***
Не сказка, а реальная история, где автор проявил несомненное мужество. Правдивость рассказа - на совести автора.
Баня
Известие о прибытии поезд-бани было встречено в редакции газеты "За Родину" с энтузиазмом. Подумать только: настоящая баня, с шайками, с душем, с льющимся из кранов кипятком!..
Хотя ехать до этого блаженства надо было не меньше ста километров при сильном морозе, кузов полуторки оказался набитым до отказа. Здесь сгрудилась почти вся наличная мужская часть нашей редакции (женщины испугались холода). Место в кабине рядом с водителем занял заместитель редактора.
Получилось так, что мы с Александром Исбахом (писатель и журналист, коллега Бялика) влезли в банный вагон последние. В первой раздевалке уже некуда было сунуть одежду, и нам пришлось пройти через весь успевший наполниться паром и гоготом вагон ко второй, находившейся в другом конце.
Мы с Сашей последними начали мыться и последними кончили. Все уже успели одеться, и заместитель редактора сказал, что если нас через десять минут не будет у машины - мы можем добираться на попутных.
Ничего не поделаешь - пришлось покидать этот рай. Мы с трудом влезли в свое сразу ставшее тесным обмундирование, надели телогрейки, шинели и хотели пройти через вагон, но куда там! Он был полон розовых девушек, плескавших друг в друга из шаек. Пока мы возились в раздевалке, в баню впустили роту связи.
Мы попытались толкнуться в другую сторону, но здесь дверь оказалась запертой. Дело принимало скверный оборот: ждать целый час нас никто не стал бы.
Саша чуть приоткрыл дверь в вагон и бодро сказал:
- Девушки, повернитесь все к стенам! Мы быстро пройдем к выходу, смотреть на вас, честное слово, не будем...
Раздался дикий визг, и в нашу дверь плеснули сразу из нескольких шаек.
У Саши начала вздрагивать нижняя губа - признак крайнего раздражения.
- Не знаю, как ты, - сказал он, - а я пугаться этих голых дур не намерен. Если они не понимают, когда с ними говорят по-человечески, тем хуже для них!
И, широко распахнув дверь, он шагнул в вагон. Я двинулся следом, стараясь держаться как можно ближе к нему.
Мне довелось немало прочесть о том, как прогоняли людей сквозь строй и как их били при этом палками, или плетьми, или шпицрутенами (до сих пор не знаю, что такое шпицрутены). Но я никогда не слышал, чтобы людей обливали холодной и горячей водой и чтобы это делали вот такие фурии рая, визжащие от возбуждения и восторга, словно они всю жизнь мечтали обдавать в голом виде кипятком двух беззащитных майоров.
Не понимаю, как мы добрались до выхода, но мы добрались. Однако здесь нас ждало новое препятствие: прижавшись спиною к двери и по-детски закрыв руками лицо - единственное, что она сумела закрыть, - перед нами стояла тоненькая беловолосая девушка.
Каким-то образом получилось, что я был уже впереди Саши, и вести переговоры с этой девушкой пришлось мне.
- Ради бога, сделайте шаг вправо! - сказал я, стараясь на нее не смотреть, хотя отворачиваться практически было некуда: со всех сторон наседали не более, чем она одетые, но гораздо более смелые подруги.
Получив из-за непредвиденной задержки новую порцию кипятка и окончательно потеряв терпение, Исбах закричал:
- Немедленно прекратите это безобразие! Я не могу определить ваших званий, но наши знаки отличия вам хорошо видны...
Мне до сих пор кажется, что говорить в создавшейся обстановке о знаках различия было не совсем уместно. Последовал такой залп из шаек, что я не выдержал и взял белокурую девушку за плечо. Продолжая закрывать лицо руками, она издала тихий протяжный стон и бессильно опустилась на пол.
Я смог наконец ухватиться за ручку двери. Путь был открыт. Мы с Сашей выпрыгнули из вагона и побежали в дымящихся шинелях к машине, ругаясь, отфыркиваясь, смеясь и предвкушая свои рассказы об этом боевом эпизоде.
***
Я не считаю себя вправе скрыть от читателей второго издания моей книги, что Александр Исбах оспаривает достоверность некоторых деталей этой главы. Особенно решительно он опровергает тот факт, что говорил девушкам о "знаках различия".
Вот почему меня очень обрадовал неожиданный телефонный звонок. Звонила женщина. Она сказала:
- С вами говорит одна из читательниц вашей книги. Можно даже сказать (она рассмеялась) - одна из ее героинь... Я была в том вагоне-бане...
- Замечательно! - воскликнул я и услышал, что женщина вновь смеется. - Видите ли: Исбах уверяет, что я придумал его слова о знаках различия. Были или не были они сказаны?
- Были, я их очень хорошо запомнила, таких слов не забудешь. Только мне трудно сказать, кто вас произнес их: я закрывала лицо руками...
- Ах, так это вы! Все равно, я теперь смогу сказать Саше о вашем свидетельстве. Пожалуйста, назовите свое имя..
Женщина снова рассмеялась и положила трубку.
***
С праздником вас, друзья!
Но я не о том... Был такой литературовед Борис Аронович Бялик (1911-1988). Специализировался на Горьком, в мирное время писал - ну, наверное что и положено советскому горьковеду (не читаю я советское литературоведение) - а в войну, как многие литераторы, стал военным корреспондентом. Работал во фронтовой газете Северо-Западного фронта "За Родину" (позже переименована во "Фронтовую правду"), ездил куда пошлют, то есть, недалеко и опасно, писал статьи и - делал заметки для себя.
В блокнотах - фамилии звания и даты, все, что было необходимо для очередного номера газеты, что сразу шло в дело. В тетрадях - толстых общих тетрадях, исписанных крохотными, уже с трудом различимыми мною буквами - записи только для себя.(с) (Я такие же мелкие буквы и плотные строчки видела в военных письмах родных - везде - кто бы каким почерком обычно ни писал).
В тетрадях были вещи, для публикации тогда не пригодные - слишком забавные, легкомысленные, или наоборот - слишком трагические. Истории, байки, рассказы очевидцев и увиденное собственными глазами. Дурацким везением или чудом у Бялика уцелела часть его военного архива. Через двадцать лет она стала основой книги "Наедине с прошлым". Книга издавалась дважды - в 1966 году и, переработанная и дополненная, в 1968. Блокноты помогали восстановить факты, тетради - подробности. Помимо официальной редактуры, конечно работала и внутренняя самоцензура автора. Нет ни мать-перематей, ни шокирующих, "кровь-и-кишки", подробностей (без которых сейчас правда жызни - не правда жызни), ни рассказов о вещах действительно ужасающих, за гранью добра и зла. Натуралистические последствия обстрелов и бомбежек упоминаются изредка и вскользь.
Но вот что я думаю. Человеку воевавшему не надо было расписывать другим воевавшим грязищу, кровищу и т. д. Они и так все прекрасно знали, и двух-трех слов им было достаточно, чтоб восстановить в голове полную картинку.
Но люди всегда готовы слушать истории о героическом, веселом или о том, как тот, кого считали погибшим, выжил, вернулся и живет дальше. Сам автор, судя по всему, был человеком храбрым и с чувством юмора, а книга получилась - достойной. Ниже записанные Борисом Бяликом фронтовые байки. И - прошу помнить - это не факты, а фольклор!
***
Про добродетельного офицера
Энская часть, в которой служил капитан Н. (почему-то в таких историях чаще всего фигурировали капитаны и майоры - я думаю, просто потому, что они занимают промежуточное положение между самыми низкими и самыми высокими чинами), оказалась на переформировке в городе М.
В первый же вечер капитан решил пойти в кино - в нормальный кинотеатр с кассой, с незатемненным входом, с фильмами не только на военные темы (на фронте людям, выведенным на сутки из боя, показывали на экране бой, и, когда сеанс, прерванный криком "Воздух!", возобновлялся, с экрана кричали: "Воздух!"). Словом, захотелось нашему капитану хлебнуть забытой мирной жизни.
Но над кассой кинотеатра висела дощечка с надписью, которая сначала рассердила, а потом умилила капитана как одна из примет желанного мирного бытия: "Все билеты проданы". Он собирался уйти, когда к нему обратилась довольно молодая и весьма миловидная женщина:
- Я рада, что могу помочь офицеру-фронтовику. У меня как раз случайно лишний билетик...
- Муж не смог пойти? - спросил капитан.
- Муж на фронте, - ответила женщина. - Подругу оставили на заводе на вторую смену...
Капитан поблагодарил, заплатил за билет, и они, мило беседуя, посмотрели "Знак Зэро", после чего женщина попросила проводить ее до дома. Ничего предосудительного капитан в этом не увидел, как и в том, что она пригласила его на чашку кофе. Значит, хочет послушать рассказы о фронте, где сейчас сражается ее муж.
Но, приведя его в свою комнату, женщина варить кофе не стала, а быстро разделась и легла на диван, причем глаза ее спрашивали: почему он, чудак, не поступает так же?
Капитан расстегнул ремень, зажал его в правой руке (в разных вариантах этой истории он брал ремень то за пряжку, то за свободный конец, чтобы пряжка сыграла главную роль в сюжете) и стал учить женщину, приговаривая:
- Это - от меня. А это - от твоего мужа. А это - коллективно от всех мужей-фронтовиков...
И будто после этого он надел ремень и ушел.
***
Про добродетельную офицерскую жену
Когда майор Н. был направлен с каким-то заданием из действующей армии в глубокий тыл, у него возникла неожиданная возможность заскочить на несколько часов в родной город М., где осталась его молодая жена.
В М. он прибыл ночью и сразу же поспешил по знакомым с детства улицам домой. Он почти бежал и не заметил, как оказался у дверей своей квартиры.
Майор позвонил. Дверь не открывалась. Тогда он стал стучать. За дверями была полная тишина.
"Значит, у нее ночная работа", - подумал майор и, грустный, присел на ступеньки лестницы.
Вдруг он вспомнил: у него же есть ключ от квартиры, который его заставила взять с собой на фронт жена! Майор вытряхнул все из полевой сумки, - ключ оказался на самом дне, под шомполом от пистолета, бритвенным прибором и штопором. С волнением вставил майор ключ в замочную скважину и отворил двери. В то же мгновение в передней вспыхнул свет. На майора смотрела насмерть перепуганная, дрожащая в ночной рубашке жена.
- Ваня, это ты! - закричала она и повисла, рыдая у него на шее.
Нет сомнений, что майор был бы очень растроган, если бы не заметил, что на вешалке, рядом с пальто жены, висит новенькая шинель с узкими погончиками. Он снял жену с шеи и шагнул к спальне.
- Что ты, что ты, Ваня! - попыталась удержать его жена. - Ваня, ты не то подумал!..
Но он был уже в комнате. То, что он здесь увидел, лишило его последних остатков рассудительности: в постели, натянув на голову одеяло, лежал человек. Майор вытащил пистолет из кобуры.
Жена поняла, что никакие объяснения и мольбы его уже не остановят. Тогда, в том мгновенном прозрении, которое приходит в минуты смертельной опасности, она сделала единственное, что могло спасти лежащего в постели человека: сдернула с его ног одеяло.
- Ради бога, извини меня, - сказал майор, и попроси за меня извинения у подруги...
И будто бы потом подруга жены долго не хотела открыть лицо. Впрочем, этому можно поверить: знакомство началось не совсем обычно.
***
Это можно назвать сказкой.
Мальчик из Конотопа
Во время стоянки в Конотопе мы увидели на одном из товарных вагонов надпись мелом: "Конотоп - Берлин" (таких самодеятельных надписей, с разными пунктами отправления и единым конечным пунктом, теперь великое множество, от них веет близким концом войны). Громко прочитав эту надпись, офицер-артиллерист, мой случайный попутчик, сказал с непонятной мне грустью:
- Вот и добрался тот мальчик до дома...
И рассказал историю, которая могла стать сюжетом стихотворения или поэмы, а стала легендой.
В конце сорок первого года, когда дивизия, в которой воевал мой попутчик, занимала оборону под Москвой, на переднем крае поймали мальчишку. Не могло быть сомнений: он пытался перейти к немцам. На худеньком бледном лице мальчика выделялись большие черные глаза. В них нельзя было прочесть ни испуга, ни гнева, - они казались странно пустыми, эти недетские глаза.
- Ты ведь еврей, - сказал генерал. - Немцы тебя сразу прикончили бы. Зачем ты шел к ним?
- В Конотопе осталась моя мама, - ответил мальчик.
Генерал переглянулся с теми, кто привел мальчика. Все подумали одно и то же, но никто ничего не сказал. Генерал стал его уговаривать:
- Один ты до мамы не доберешься. Подожди, мы скоро начнем наступать...
Мальчик остался в дивизии. Его любили, каждый старался его приласкать. Но на все слова он отвечал одним и тем же вопросом:
- Когда же начнется наступление?
И вот оно началось. А когда дивизия, измотанная в тяжелых боях, перешла к обороне, мальчик явился к генералу и сказал:
- Вы меня обманули. Вы все меня обманывали. Вы знали, что не дойдете до Конотопа...
В ту же ночь он снова пытался перейти через передний край и снова был пойман. Потом он делал такие попытки несколько раз и вдруг куда-то исчез. Решили, что ему удалось осуществить свое намерение и в мыслях похоронили его. Но вскоре стало известно, что он объявился на соседнем участке фронта, где сосредоточились силы для нового удара по врагу. Возможно, речь шла о другом мальчике, но всем хотелось поверить, что это тот самый, и все поверили.
С тех пор, стоили возникнуть слуху о близком наступлении, как кто-нибудь говорил в подтверждение:
- Верное дело. Уже видели мальчика из Конотопа. Он зря не приходит...
***
Не сказка, а реальная история, где автор проявил несомненное мужество. Правдивость рассказа - на совести автора.
Баня
Известие о прибытии поезд-бани было встречено в редакции газеты "За Родину" с энтузиазмом. Подумать только: настоящая баня, с шайками, с душем, с льющимся из кранов кипятком!..
Хотя ехать до этого блаженства надо было не меньше ста километров при сильном морозе, кузов полуторки оказался набитым до отказа. Здесь сгрудилась почти вся наличная мужская часть нашей редакции (женщины испугались холода). Место в кабине рядом с водителем занял заместитель редактора.
Получилось так, что мы с Александром Исбахом (писатель и журналист, коллега Бялика) влезли в банный вагон последние. В первой раздевалке уже некуда было сунуть одежду, и нам пришлось пройти через весь успевший наполниться паром и гоготом вагон ко второй, находившейся в другом конце.
Мы с Сашей последними начали мыться и последними кончили. Все уже успели одеться, и заместитель редактора сказал, что если нас через десять минут не будет у машины - мы можем добираться на попутных.
Ничего не поделаешь - пришлось покидать этот рай. Мы с трудом влезли в свое сразу ставшее тесным обмундирование, надели телогрейки, шинели и хотели пройти через вагон, но куда там! Он был полон розовых девушек, плескавших друг в друга из шаек. Пока мы возились в раздевалке, в баню впустили роту связи.
Мы попытались толкнуться в другую сторону, но здесь дверь оказалась запертой. Дело принимало скверный оборот: ждать целый час нас никто не стал бы.
Саша чуть приоткрыл дверь в вагон и бодро сказал:
- Девушки, повернитесь все к стенам! Мы быстро пройдем к выходу, смотреть на вас, честное слово, не будем...
Раздался дикий визг, и в нашу дверь плеснули сразу из нескольких шаек.
У Саши начала вздрагивать нижняя губа - признак крайнего раздражения.
- Не знаю, как ты, - сказал он, - а я пугаться этих голых дур не намерен. Если они не понимают, когда с ними говорят по-человечески, тем хуже для них!
И, широко распахнув дверь, он шагнул в вагон. Я двинулся следом, стараясь держаться как можно ближе к нему.
Мне довелось немало прочесть о том, как прогоняли людей сквозь строй и как их били при этом палками, или плетьми, или шпицрутенами (до сих пор не знаю, что такое шпицрутены). Но я никогда не слышал, чтобы людей обливали холодной и горячей водой и чтобы это делали вот такие фурии рая, визжащие от возбуждения и восторга, словно они всю жизнь мечтали обдавать в голом виде кипятком двух беззащитных майоров.
Не понимаю, как мы добрались до выхода, но мы добрались. Однако здесь нас ждало новое препятствие: прижавшись спиною к двери и по-детски закрыв руками лицо - единственное, что она сумела закрыть, - перед нами стояла тоненькая беловолосая девушка.
Каким-то образом получилось, что я был уже впереди Саши, и вести переговоры с этой девушкой пришлось мне.
- Ради бога, сделайте шаг вправо! - сказал я, стараясь на нее не смотреть, хотя отворачиваться практически было некуда: со всех сторон наседали не более, чем она одетые, но гораздо более смелые подруги.
Получив из-за непредвиденной задержки новую порцию кипятка и окончательно потеряв терпение, Исбах закричал:
- Немедленно прекратите это безобразие! Я не могу определить ваших званий, но наши знаки отличия вам хорошо видны...
Мне до сих пор кажется, что говорить в создавшейся обстановке о знаках различия было не совсем уместно. Последовал такой залп из шаек, что я не выдержал и взял белокурую девушку за плечо. Продолжая закрывать лицо руками, она издала тихий протяжный стон и бессильно опустилась на пол.
Я смог наконец ухватиться за ручку двери. Путь был открыт. Мы с Сашей выпрыгнули из вагона и побежали в дымящихся шинелях к машине, ругаясь, отфыркиваясь, смеясь и предвкушая свои рассказы об этом боевом эпизоде.
***
Я не считаю себя вправе скрыть от читателей второго издания моей книги, что Александр Исбах оспаривает достоверность некоторых деталей этой главы. Особенно решительно он опровергает тот факт, что говорил девушкам о "знаках различия".
Вот почему меня очень обрадовал неожиданный телефонный звонок. Звонила женщина. Она сказала:
- С вами говорит одна из читательниц вашей книги. Можно даже сказать (она рассмеялась) - одна из ее героинь... Я была в том вагоне-бане...
- Замечательно! - воскликнул я и услышал, что женщина вновь смеется. - Видите ли: Исбах уверяет, что я придумал его слова о знаках различия. Были или не были они сказаны?
- Были, я их очень хорошо запомнила, таких слов не забудешь. Только мне трудно сказать, кто вас произнес их: я закрывала лицо руками...
- Ах, так это вы! Все равно, я теперь смогу сказать Саше о вашем свидетельстве. Пожалуйста, назовите свое имя..
Женщина снова рассмеялась и положила трубку.
***
С праздником вас, друзья!
